Знаешь ли ты, сколько месяцев в году? Двенадцать. А как их зовут? Январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь. Только окончится один месяц, сразу же начинается другой. И ни разу еще не бывало так, чтобы февраль пришел раньше, чем уйдет январь, а май обогнал бы апрель. Месяцы идут один за другим и никогда не встречаются. Но люди рассказывают, будто в горной стране Богемии была девочка, которая видела все двенадцать месяцев сразу. Как же это случилось? А вот как. В одной маленькой деревушке жила злая и скупая женщина с дочкой и падчерицей. Дочку она любила, а падчерица ничем ей не могла угодить. Что ни сделает падчерица - все не так, как ни повернется - все не в ту сторону. Дочка по целым дням на перине валялась да пряники ела, а падчерице с утра до ночи и присесть некогда было: то воды натаскай, то хворосту из лесу привези, то белье на речке выполощи, то грядки в огороде выполи. Знала она и зимний холод, и летний зной, и весенний ветер, и осенний дождь. Потому-то, может, и довелось ей однажды увидеть все двенадцать месяцев разом. Была зима. Шел январь месяц. Снегу намело столько, что от дверей его приходилось отгребать лопатами, а в лесу на горе деревья стояли по пояс в сугробах и даже качаться не могли, когда на них налетал ветер. Люди сидели в домах и топили печки. В такую-то пору, под вечер, злая мачеха приоткрыла дверь и поглядела, как метет вьюга, а потом вернулась к теплой печке и сказала падчерице: - Сходила бы ты в лес да набрала там подснежников. Завтра сестрица твоя именинница. Посмотрела на мачеху девочка: шутит она или вправду посылает ее в лес? Страшно теперь в лесу! Да и какие среди зимы подснежники? Раньше марта месяца они и не появятся на свет, сколько их ни ищи. Только пропадешь в лесу, увязнешь в сугробах. А сестра говорит ей: - Если и пропадешь, так плакать о тебе никто не станет. Ступай да без цветов не возвращайся. Вот тебе корзинка. Заплакала девочка, закуталась в рваный платок и вышла из дверей. Ветер снегом ей глаза порошит, платок с нее рвет. Идет она, еле ноги из сугробов вытягивает. Все темнее становится кругом. Небо черное, ни одной звездочкой на землю не глядит, а земля чуть посветлее. Это от снега. Вот и лес. Тут уж совсем темно - рук своих не разглядишь. Села девочка на поваленное дерево и сидит. Все равно, думает, где замерзать. И вдруг далеко меж деревьев сверкнул огонек - будто звезда среди ветвей запуталась. Поднялась девочка и пошла на этот огонек. Тонет в сугробах, через бурелом перелезает. "Только бы, - думает, - огонек не погас!" А он не гаснет, он все ярче горит. Уж и теплым дымком запахло и слышно стало, как потрескивает в огне хворост. Девочка прибавила шагу и вышла на полянку. Да так и замерла. Светло на полянке, точно от солнца. Посреди полянки большой костер горит, чуть ли не до самого неба достает. А вокруг костра сидят люди - кто поближе к огню, кто подальше. Сидят и тихо беседуют. Смотрит на них девочка и думает: кто же они такие? На охотников будто не похожи, на дровосеков еще того меньше: вон они какие нарядные - кто в серебре, кто в золоте, кто в зеленом бархате. Стала она считать, насчитала двенадцать: трое старых, трое пожилых, трое молодых, а последние трое - совсем еще мальчики. Молодые у самого огня сидят, а старики - поодаль. И вдруг обернулся один старик - самый высокий, бородатый, бровастый - и поглядел в ту сторону, где стояла девочка. Испугалась она, хотела убежать, да поздно. Спрашивает ее старик громко: - Ты откуда пришла, чего тебе здесь нужно? Девочка показала ему свою пустую корзинку и говорит: - Нужно мне набрать в эту корзинку подснежников. Засмеялся старик: - Это в январе-то подснежников? Вон чего выдумала! - Не я выдумала, - отвечает девочка, - а прислала меня сюда за подснежниками моя мачеха и не велела мне с пустой корзинкой домой возвращаться. Тут все двенадцать поглядели на нее и стали между собой переговариваться. Стоит девочка, слушает, а слов не понимает - будто это не люди разговаривают, а деревья шумят. Поговорили они, поговорили и замолчали. А высокий старик опять обернулся и спрашивает: - Что же ты делать будешь, если не найдешь подснежников? Ведь раньше марта месяца они и не выглянут. - В лесу останусь, - говорит девочка. - Буду марта месяца ждать. Уж лучше мне в лесу замерзнуть, чем домой без подснежников вернуться. Сказала это и заплакала. И вдруг один из двенадцати, самый молодой, веселый, в шубке на одном плече, встал и подошел к старику: - Братец Январь, уступи мне на час свое место! Погладил свою длинную бороду старик и говорит: - Я бы уступил, да не бывать Марту прежде Февраля. - Ладно уж, - проворчал другой старик, весь лохматый, с растрепанной бородой. - Уступи, я спорить не стану! Мы все хорошо ее знаем: то у проруби ее встретишь с ведрами, то в лесу с вязанкой дров. Всем месяцам она своя. Надо ей помочь. - Ну, будь по-вашему, - сказал Январь. Он стукнул о землю своим ледяным посохом и заговорил: Не трещите, морозы, В заповедном бору, У сосны, у березы Не грызите кору! Полно вам воронье Замораживать, Человечье жилье Выхолаживать! Замолчал старик, и тихо стало в лесу. Перестали потрескивать от мороза деревья, а снег начал падать густо, большими, мягкими хлопьями. - Ну, теперь твой черед, братец, - сказал Январь и отдал посох меньшому брату, лохматому Февралю. Тот стукнул посохом, мотнул бородой и загудел: Ветры, бури, ураганы, Дуйте что есть мочи! Вихри, вьюги и бураны, Разыграйтесь к ночи! В облаках трубите громко, Вейтесь над землею. Пусть бежит в полях поземка Белою змеею! Только он это сказал, как зашумел в ветвях бурный, мокрый ветер. Закружились снежные хлопья, понеслись по земле белые вихри. А Февраль отдал свой ледяной посох младшему брату и сказал: - Теперь твой черед, братец Март. Взял младший брат посох и ударил о землю. Смотрит девочка, а это уже не посох. Это большая ветка, вся покрытая почками. Усмехнулся Март и запел звонко, во весь свой мальчишеский голос: Разбегайтесь, ручьи, Растекайтесь, лужи, Вылезайте, муравьи, После зимней стужи! Пробирается медведь Сквозь лесной валежник. Стали птицы песни петь, И расцвел подснежник. Девочка даже руками всплеснула. Куда девались высокие сугробы? Где ледяные сосульки, что висели на каждой ветке! Под ногами у нее - мягкая весенняя земля. Кругом каплет, течет, журчит. Почки на ветвях надулись, и уже выглядывают из-под темной кожуры первые зеленые листики. Глядит девочка - наглядеться не может. - Что же ты стоишь? - говорит ей Март. - Торопись, нам с тобой всего один часок братья мои подарили. Девочка очнулась и побежала в чащу подснежники искать. А их видимо-невидимо! Под кустами и под камнями, на кочках и под кочками - куда ни поглядишь. Набрала она полную корзину, полный передник - и скорее опять на полянку, где костер горел, где двенадцать братьев сидели. А там уже ни костра, ни братьев нет... Светло на поляне, да не по-прежнему. Не от огня свет, а от полного месяца, что взошел над лесом. Пожалела девочка, что поблагодарить ей некого, и побеждала домой. А месяц за нею поплыл. Не чуя под собой ног, добежала она до своих дверей - и только вошла в дом, как за окошками опять загудела зимняя вьюга, а месяц спрятался в тучи. - Ну, что, - спросили ее мачеха и сестра, - уже домой вернулась? А подснежники где? Ничего не ответила девочка, только высыпала из передника на лавку подснежники и поставила рядом корзинку. Мачеха и сестра так и ахнули: - Да где же ты их взяла? Рассказала им девочка все, как было. Слушают они обе и головами качают - верят и не верят. Трудно поверить, да ведь вот на лавке целый ворох подснежников, свежих, голубеньких. Так и веет от них мартом месяцем! Переглянулись мачеха с дочкой и спрашивают: - А больше тебе ничего месяцы не дали? - Да я больше ничего и не просила. - Вот дура так дура! - говорит сестра. - В кои-то веки со всеми двенадцатью месяцами встретилась, а ничего, кроме подснежников, не выпросила! Ну, будь я на твоем месте, я бы знала, чего просить. У одного - яблок да груш сладких, у другого - земляники спелой, у третьего - грибов беленьких, у четвертого - свежих огурчиков! - Умница, доченька! - говорит мачеха. - Зимой землянике да грушам цены нет. Продали бы мы это и сколько бы денег выручили! А эта дурочка подснежников натаскала! Одевайся, дочка, потеплее да сходи на полянку. Уж тебя они не проведут, хоть их двенадцать, а ты одна. - Где им! - отвечает дочка, а сама - руки в рукава, платок на голову. Мать ей вслед кричит: - Рукавички надень, шубку застегни! А дочка уже за дверью. Убежала в лес! Идет по сестриным следам, торопится. "Скорее бы, - думает, - до полянки добраться!" Лес все гуще, все темней. Сугробы все выше, бурелом стеной стоит. "Ох, - думает мачехина дочка, - и зачем только я в лес пошла! Лежала бы сейчас дома в теплой постели, а теперь ходи да мерзни! Еще пропадешь тут!" И только она это подумала, как увидела вдалеке огонек - точно звездочка в ветвях запуталась. Пошла она на огонек. Шла, шла и вышла на полянку. Посреди полянки большой костер горит, а вокруг костра сидят двенадцать братьев, двенадцать месяцев. Сидят и тихо беседуют. Подошла мачехина дочка к самому костру, не поклонилась, приветливого слова не сказала, а выбрала место, где пожарче, и стала греться. Замолчали братья-месяцы. Тихо стало в лесу. И вдруг стукнул Январь-месяц посохом о землю. - Ты кто такая? - спрашивает. - Откуда взялась? - Из дому, - отвечает мачехина дочка. - Вы нынче моей сестре целую корзинку подснежников дали. Вот я и пришла по ее следам. - Сестру твою мы знаем, - говорит Январь-месяц, - а тебя и в глаза не видали. Ты зачем к нам пожаловала? - За подарками. Пусть Июнь-месяц мне земляники в корзинку насыплет, да покрупней. А Июль-месяц - огурцов свежих и грибов белых, а месяц Август - яблок да груш сладких. А Сентябрь-месяц - орехов спелых. А Октябрь... - Погоди, - говорит Январь-месяц. - Не бывать лету перед весной, а весне перед зимой. Далеко еще до июня-месяца. Я теперь лесу хозяин, тридцать один день здесь царствовать буду. - Ишь, какой сердитый! - говорит мачехина дочка. - Да я не к тебе и пришла - от тебя, кроме снега да инея, ничего не дождешься. Мне летних месяцев надо. Нахмурился Январь-месяц. - Ищи лета зимой! - говорит. Махнул он широким рукавом, и поднялась в лесу метель от земли до неба - заволокла и деревья и полянку, на которой братья-месяцы сидели. Не видно стало за снегом и костра, а только слышно было, как свистит где-то огонь, потрескивает, полыхает. Испугалась мачехина дочка. - Перестань! - кричит. - Хватит! Да где там! Кружит ее метель, глаза ей слепит, дух перехватывает. Свалилась она в сугроб, и замело ее снегом. А мачеха ждала-ждала свою дочку, в окошко смотрела, за дверь выбегала - нет ее, да и только. Закуталась она потеплее и пошла в лес. Да разве найдешь кого-нибудь в чаще в такую метель и темень! Ходила она, ходила, искала-искала, пока и сама не замерзла. Так и остались они обе в лесу лета ждать. А падчерица долго на свете жила, большая выросла, замуж вышла и детей вырастила. И был у нее, рассказывают, около дома сад - да такой чудесный, какого и свет не видывал. Раньше, чем у всех, расцветали в этом саду цветы, поспевали ягоды, наливались яблоки и груши. В жару было там прохладно, в метель тихо. - У этой хозяйки все двенадцать месяцев разом гостят! - говорили люди. Кто знает - может, так оно и было.
В старые годы у одного царя было три сына. Вот когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит: Сынки мои любезные, покуда я еще не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат. Сыновья отцу отвечают: Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить? Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша. Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили. У старшего сына стрела упала на боярский двор, подняла стрелу боярская дочь. У среднего сына упала стрела на широкий купеческий двор, подняла ее купеческая дочь. А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела сам не знает куда. Вот он шел, шел, дошел до болота, видит - сидит лягушка, подхватила его стрелу. Иван-царевич говорит ей: - Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу. А лягушка ему отвечает: - Возьми меня замуж! - Что ты, как я возьму в жены лягушку? - Бери, знать судьба твоя такая. Закручинился Иван-царевич. Делать нечего, взял лягушку, принес домой. Царь сыграл три свадьбы: старшего сына женил на боярской дочери, среднего - на купеческой, а несчастного Ивана-царевича - на лягушке. Вот царь позвал сыновей: - Хочу посмотреть, которая из ваших жен лучшая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему по рубашке. Сыновья поклонились отцу и пошли. Иван-царевич приходит домой, сел и голову повесил. Лягушка по полу скачет, спрашивает его: - Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе какое? - Батюшка велел тебе к завтрему рубашку ему сшить. Лягушка отвечает: Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать, утро вечера мудренее. Иван-царевич лег спать, а лягушка прыгнула на крыльцо, сбросила с себя лягушачью кожу и обернулась Василисой Премудрой, такой красавицей, что и в сказке не расскажешь. Василиса Премудрая ударила в ладоши и крикнула: - Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела я у моего родного батюшки. Иван-царевич утром проснулся, лягушка опять по полу скачет, а рубашка уж лежит на столе, завернута в полотенце. Обрадовался Иван-царевич, взял рубашку, понес к отцу. Царь в это время принимал дары от больших сыновей. Старший сын развернул рубашку, царь принял ее и сказал: - Эту рубашку в черной избе носить. Средний сын развернул рубашку, царь сказал: - В ней только в баню ходить. Иван-царевич развернул рубашку изукрашенную златомсеребром, хитрыми узорами. Царь только взглянул: - Ну, вот это рубашка - в праздник ее надевать. Пошли братья по домам - те двое - и судят между собой. - Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича: она не лягушка, а какая-нибудь хитрая колдунья. Царь опять позвал сыновей. - Пускай ваши жены испекут мне к завтрему хлеб. Хочу узнать, которая лучше стряпает. Иван-царевич голову повесил, пришел домой. Лягушка его спрашивает: - Что закручинился? Он отвечает: - Надо к завтрему испечь царю хлеб. - Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать, утро вечера мудренее. А те невестки сперва-то смеялись над лягушкой, а теперь послали одну бабушку-задворенку посмотреть, как лягушка будет печь хлеб. А хитрая лягушка это смекнула. Замесила квашню, печь сверху разломала да прямо туда, в дыру, всю квашню и опрокинула. Бабушка-задворенка прибежала к царским невесткам, все рассказала, и те так же стали делать. А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась Василисой Премудрой, ударила в ладоши: Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Испеките мне к утру мягкий белый хлеб, какой я у моего родного батюшки ела. Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бокам узоры печатные, сверху города с заставами. Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ширинку, понес к отцу. А царь в то время принимал хлебы от больших сыновей. Их жены-то поспускали тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала, и вышла у них одна горелая грязь. Царь принял хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в людскую. Принял от среднего сына и туда же отослал. А как подал Иван-царевич, царь сказал: - Вот это хлеб, только в праздник его есть. И приказал царь трем своим сыновьям, чтобы завтра явились к нему на пир вместе с женами. Опять воротился Иван-царевич домой невесел, ниже плеч голову повесил. Лягушка по полу скачет: - Ква, ква, Иван-царевич, что закручинился? Или услыхал от батюшки слово неприветливое? - Лягушка, лягушка, как мне не горевать? Батюшка наказал, чтобы я пришел с тобой на пир, а как я тебя людям покажу? Лягушка отвечает: - Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: "Это моя лягушонка в коробчонке едет". Иван-царевич и пошел один. Вот старшие братья приехали с женами, разодетыми, разубранными, нарумяненными, насурьмленными. Стоят да над Иваном-царевичем смеются: - Что же ты без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес. Где ты такую красавицу выискал? Чай, все болота исходил. Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели за столы дубовые, за скатерти браные - пировать. Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затрясся. Гости напугались, повскакали с мест, а Иван-царевич говорит: - Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка в коробчонке приехала. Подлетела к царскому крыльцу золоченая карета о шести белых лошадях, и выходит оттуда Василиса Премудрая: на лазоревом платье - частые звезды, на голове - месяц ясный, такая красавица - ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Берет она Ивана-царевича за руку и ведет за столы дубовые, за скатерти браные. Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточки за правый рукав бросила. Жены больших-то царевичей увидали ее хитрости и давай то же делать. Попили, поели, настал черед плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана-царевича и пошла. Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась - всем на диво. Махнула левым рукавом - вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом - поплыли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли плясать: махнули рукавом - только гостей забрызгали; махнули другим - только кости разлетелись, одна кость царю в глаз попала. Царь рассердился и прогнал обеих невесток. В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку, побежал домой, нашел там лягушачью кожу и бросил ее в печь, сжег на огне. Василиса Премудрая возвращается домой, хватилась - нет лягушачьей кожи. Села она на лавку, запечалилась, приуныла и говорит Ивану-царевичу: - Ах, Иван-царевич, что же ты наделал? Если бы ты еще только три дня подождал, я бы вечно твоей была. А теперь прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного... Обернулась Василиса Премудрая серой кукушкой и улетела в окно. Иван-царевич поплакал, поплакал, поклонился на четыре стороны и пошел куда глаза глядят - искать жену, Василису Премудрую. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, сапоги проносил, кафтан истер, шапчонку дождик иссек. Попадается ему навстречу старичок. - Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь, куда путь держишь? Иван-царевич рассказал ему про свое несчастье. Старичок говорит ему: - Эх, Иван-царевич, зачем ты лягушачью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась. Он за то осерчал на нее и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело. Иван-царевич поблагодарил старичка и пошел за клубочком. Клубок катится, он за ним идет. В чистом поле попадается ему медведь. Иван-царевич нацелился, хочет убить зверя. А медведь говорит ему человеческим голосом: - Не бей меня, Иван-царевич, когда-нибудь тебе пригожусь. Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стрелять, пошел дальше. Глядь, летит над ним" селезень. Он нацелился, а селезень говорит ему человеческим голосом: - Не бей меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь. Он пожалел селезня и пошел дальше. Бежит косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет в него стрелять, а заяц говорит человеческим голосом: - Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь! Пожалел он зайца, пошел дальше. Подходит к синему морю и видит - на берегу, на песке, лежит щука, едва дышит и говорит ему: - Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в синее море! Он бросил щуку в море, пошел дальше берегом. Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к лесу. Там стоит избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается. - Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом. Избушка повернулась к нему передом, к лесу задом. Иван-царевич вошел в нее и видит - на печи, на девятом кирпиче, лежит бага-яга, костяная нога, зубы - на полке, а нос в потолок врос. - Зачем, добрый молодец, ко мне пожаловал? - говорит ему баба-яга. - Дело пытаешь или от дела пытаешь? Иван-царевич ей отвечает: - Ах ты, старая хрычовка, ты бы меня прежде накормила, напоила, в бане выпарила, тогда бы и спрашивала. Баба-яга в бане его выпарила, напоила, накормила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую. - Знаю, знаю, - говорит ему баба-яга, - твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно ее будет достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмертный как свой глаз бережет. Иван-царевич у бабы-яги переночевал, и наутро она ему указала, где растет высокий дуб. Долго ли, коротко ли, дошел туда Иван-царевич, видит - стоит, шумит высокий дуб, на нем каменный сундук, а достать его трудно. Вдруг откуда ни взялся, прибежал медведь и выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился. Из сундука выскочил заяц - и наутек во всю прыть. А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась высоко, под самое небо. Глядь, на нее селезень кинулся; как ударит ее - утка яйцо выронила, упало яйцо в синее море... Тут Иван-царевич залился горькими слезами - где же в море яйцо найти! Вдруг подплывает к берегу щука и держит яйцо в зубах. Иван-царевич разбил яйцо, достал иголку и давай у нее конец ломать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьется, мечется. Сколько ни бился, ни метался Кощей, сломал Иван-царевич у иглы конец, пришлось Кощею умереть. Иван-царевич пошел в Кощеевы палаты белокаменные. Выбежала к нему Василиса Премудрая, поцеловала его в сахарные уста. Иван-царевич с Василисой Премудрой воротились домой и жили долго и счастливо до глубокой старости.
Живало-бывало, жил дед да с другой женой. У деда была дочка, и у бабы была дочка. Все знают, как за мачехой жить: перевернешься - бита и недовернешься - бита. А родная дочь что ни сделает - за все гладят по головке: умница. Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела - еще до свету... Ничем старухе не угодишь - все не так, все худо. Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится - не скоро уймется. Вот мачеха и придумала падчерицу со свету сжить. - Вези, вези ее, старик, - говорит мужу, - куда хочешь, чтобы мои глаза ее не видали! Вези ее в лес, на трескучий мороз. Старик затужил, заплакал, однако делать нечего, бабы не переспоришь. Запряг лошадь: - Садись, мила дочь, в сани. Повез бездомную в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал. Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает. Вдруг слышит - невдалеке Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку поскакивает, по- щелкивает. Очутился на той ели, под которой девица сидит, и сверху ее спрашивает: - Тепло ли тебе, девица? - Тепло, Морозушко, тепло, батюшка. Морозко стал ниже спускаться, сильнее потрескивает, пощелкивает: - Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Она чуть дух переводит: - Тепло, Морозушко, тепло, батюшка. Морозко еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал: - Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, ла- пушка? Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит: - Ой, тепло, голубчик Морозушко! Тут Морозко сжалился над девицей, окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами. А мачеха по ней уже поминки справляет, печет блины и кричит мужу: - Ступай, старик, вези свою дочь хоронить! Поехал старик в лес, доезжает до того места - под большою елью сидит его дочь, веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около - короб с богатыми подарками. Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез до- мой. А дома старуха печет блинцы, а собачка под столом: - Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину за- муж не берут. Старуха бросит ей блин: - Не так тявкаешь! Говори: "Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут..." Собака съест блин и опять: - Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину за- муж не берут. Старуха блины ей кидала и била ее, собачка - все свое... Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица - в злате-серебре, так и сияет. А за ней несут короб высокий, тяжелый. Ста- руха глянула - и руки врозь... - Запрягай, старик, другую лошадь! Вези, вези мою дочь в лес да поса- ди на то же место... Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал. Старухина дочь сидит, зубами стучит. А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелки- вает, на старухину дочь поглядывает: - Тепло ли тебе, девица? А она ему: - Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко... Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощелкивать. - Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? - Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко... Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защелкал: - Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? - Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко! Рассердился Морозко да так хватил, что старухина дочь окостенела. Чуть свет старуха посылает мужа: - Запрягай скорее, старик, поезжай за дочерью, при вези ее в зла- те-серебре... Старик уехал. А собачка под столом: - Тяф, тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной дочери в меш- ке косточки везут. Старуха кинула ей пирог: - Не так тявкаешь! Скажи: "Старухину дочь в злате серебре везут..." А собачка - все свое: - Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке косточки везут... Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая. Заголосила старуха, да поздно.
Жили-были дедушка да бабушка. Была у них внучка Машенька. Собрались раз подружки в лес – по грибы да по ягоды. Пришли звать с собой и Машеньку. – Дедушка, бабушка, – говорит Машенька, – отпустите меня в лес с подружками! Дедушка с бабушкой отвечают: – Иди, только смотри от подружек не отставай – не то заблудишься. Пришли девушки в лес, стали собирать грибы да ягоды. Вот Машенька – деревцо за деревцо, кустик за кустик – и ушла далеко-далеко от подружек.Стала она аукаться, стала их звать. А подружки не слышат, не отзываются.Ходила, ходила Машенька по лесу – совсем заблудилась.Пришла она в самую глушь, в самую чащу. Видит – стоит избушка. Постучала Машенька в дверь – не отвечают. Толкнула она дверь, дверь и открылась. Вошла Машенька в избушку, села у окна на лавочку.Села и думает:«Кто же здесь живёт? Почему никого не видно?..»А в той избушке жил большущий медведь. Только его тогда дома не было: он по лесу ходил.Вернулся вечером медведь, увидел Машеньку, обрадовался. – Ага, – говорит, – теперь не отпущу тебя! Будешь у меня жить. Будешь печку топить, будешь кашу варить, меня кашей кормить. Потужила Маша, погоревала, да ничего не поделаешь. Стала она жить у медведя в избушке. Медведь на целый день уйдёт в лес, а Машеньке наказывает никуда без него из избушки не выходить. – А если уйдёшь, – говорит, – всё равно поймаю и тогда уж съем! Стала Машенька думать, как ей от медведя убежать. Кругом лес, в какую сторону идти – не знает, спросить не у кого… Думала она, думала и придумала. Приходит раз медведь из лесу, а Машенька и говорит ему: – Медведь, медведь, отпусти меня на денёк в деревню: я бабушке да дедушке гостинцев снесу. – Нет, – говорит медведь, – ты в лесу заблудишься. Давай гостинцы, я их сам отнесу. А Машеньке того и надо. Напекла она пирожков, достала большой-пребольшой короб и говорит медведю: – Вот, смотри: я в этот короб положу пирожки, а ты отнеси их дедушке да бабушке. Да домни: короб по дороге не открывай, пирожки не вынимай. Я на дубок влезу, за тобой следить буду! – Ладно, – отвечает медведь, – давай короб! Машенька говорит: – Выйди на крылечко, посмотри – не идёт ли дождик? Только медведь вышел на крылечко, Машенька сейчас же залезла в короб, а на голову себе блюдо с пирожками поставила. Вернулся медведь, видит – короб готов. Взвалил его на спину и пошёл в деревню. Идёт медведь между ёлками, бредёт медведь между берёзками, в овражки спускается, на пригорки поднимается. Шёл-шёл, устал и говорит: Сяду на пенёк, Съем пирожок! А Машенька из короба: Вижу, вижу! Не садись на пенёк, Не ешь пирожок! Неси бабушке, Неси дедушке! – Ишь, какая глазастая, – говорит медведь, – всё видит! Поднял он короб и пошёл дальше. Шёл-шёл, шёл-шёл, остановился, сел и говорит: Сяду на пенёк, Съем пирожок! А Машенька из короба опять: Вижу, вижу! Не садись на пенёк, Не ешь пирожок! Неси бабушке, Неси дедушке!. Удивился медведь: – Вот какая хитрая! Высоко сидит, далеко глядит! Встал и пошёл скорее. Пришёл в деревню, нашёл дом, где дедушка с бабушкой жили, и давай изо всех сил стучать в ворота: – Тук-тук-тук! Отпирайте, открывайте! Я вам от Машеньки гостинцев принёс. А собаки почуяли медведя и бросились на него. Со всех дворов бегут, лают!Испугался медведь, поставил короб у ворот и пустился в лес без оглядки.Вышли тут дедушка да бабушка к воротам. Видят – короб стоит. – Что это в коробе? – говорит бабушка. А дедушка поднял крышку, смотрит и глазам своим не верит: в коробе Машенька, сидит – живёхонька и здоровёхонька. Обрадовались дедушка да бабушка. Стали Машеньку обнимать, целовать, умницей называть.
Взяла старуха крылышко, по коробу поскребла, по сусеку помела, и набралось муки пригоршни с две. Замесила на сметане, изжарила в масле и положила на окошечко постудить Жил-был старик со старухою. Просит старик: "Испеки, старуха, колобок". - "Из чего печь-то? Муки нету". - "Э-эх, старуха! По коробу поскреби, по сусеку помети; авось муки и наберется". Взяла старуха крылышко, по коробу поскребла, по сусеку помела, и набралось муки пригоршни с две. Замесила на сметане, изжарила в масле и положила на окошечко постудить. Колобок полежал-полежал, да вдруг и покатился - с окна на лавку, с лавки на пол, по полу да к дверям, перепрыгнул через порог в сени, из сеней .на крыльцо, с "рыльца-на двор, со двора за ворота, дальше и дальше. Катится колобок по дороге, а навстречу ему заяц: "Колобок, колобок! Я тебя съем". - "Не ешь меня, косой зайчик! Я тебе песенку спою", -сказал колобок и запел: Я по коробу скребен, По сусеку метен, На сметане мешон, Да в масле пряжон, На окошке стужон; Я у дедушки ушел, Я у бабушки ушел, У тебя, зайца, не хитро уйти! И покатился себе дальше; только заяц его и видел!.. Катится колобок, а навстречу ему волк: "Колобок, колобок! Я тебя съем!" - "Не ешь меня, серый волк! Я тебе песенку спою!" Я по коробу скребен, По сусеку метен, На сметане мешон, Да в масле пряжон, На окошке стужон; Я у дедушки ушел, Я у бабушки ушел, Я у зайца ушел, У тебя, волка, не хитро уйти! И покатился себе дальше; только волк его и видел!.. Катится колобок, а навстречу ему медведь: "Колобок, колобок! Я тебя съем". - "Где тебе, косолапому, съесть меня!" Я по коробу скребен, По сусеку метен, На сметане мешон, Да в масле пряжон, На окошке стужон; Я у дедушки ушел, Я у бабушки ушел, Я у зайца ушел, М у волка ушел, У тебя, медведь, не хитро уйти! И опять укатился; только медведь его и видел!.. Катится, катится "олобок, а навстречу ему лиса: "Здравствуй, колобок! Какой ты хорошенький". А колобок запел: Я по коробу скребен, По сусеку метен, На сметане мешон, Да в масле пряжон, На окошке стужон; Я у дедушки ушел, Я у бабушки ушел, Я у зайца ушел, Я у волка ушел, У медведя ушел, У тебя, лиса, и подавно уйду! "Какая славная песенка!-сказала лиса. - Но ведь я, колобок, стара стала, плохо слышу; сядь-ка на мою мордочку да пропой еще разок погромче". Колобок вскочил лисе на мордочку и запел ту же песню. "Спасибо, колобок! Славная песенка, еще бы послушала! Сядь-ка на мой язычок да пропой в последний разок", - сказала лиса и высунула свой язык; колобок сдуру прыг ей на язык, а лиса - ам его! и скушала.
Старый солдат шёл на побывку. Притомился в пути, есть хочется. Дошёл до деревни, постучал в крайнюю избу: - Пустите отдохнуть дорожного человека! Дверь отворила старуха. - Заходи, служивый. - А нет ли у тебя, хозяюшка, перекусить чего? У старухи всего вдоволь, а солдата поскупилась накормить, прикинулась сиротой. - Ох, добрый человек, и сама сегодня ещё ничего не ела: нечего. - Ну, нет так нет,- солдат говорит. Тут он приметил под лавкой топор. - Коли нет ничего иного, можно сварить кашу и из топора. Хозяйка руками всплеснула: - Как так из топора кашу сварить? - А вот как, дай-ка котёл. Старуха принесла котёл, солдат вымыл топор, опустил в котёл, налил воды и поставил на огонь. Старуха на солдата глядит, глаз не сводит. Достал солдат ложку, помешивает варево. Попробовал. - Ну, как? - спрашивает старуха. - Скоро будет готова,- солдат отвечает,- жаль вот только, что посолить нечем. - Соль-то у меня есть, посоли. Солдат посолил, снова попробовал. - Хороша! Ежели бы сюда да горсточку крупы! Старуха засуетилась, принесла откуда-то мешочек крупы. - Бери, заправь как надобно. Заправил варево крупой. Варил, варил, помешивал, попробовал. Глядит старуха на солдата во все глаза, оторваться не может. - Ох, и каша хороша! - облизнулся солдат.- Как бы сюда да чуток масла - было б и вовсе объеденье. Нашлось у старухи и масло. Сдобрили кашу. - Ну, старуха, теперь подавай хлеба да принимайся за ложку: станем кашу есть! - Вот уж не думала, что из топора эдакую добрую кашу можно сварить, - дивится старуха. Поели вдвоем кашу. Старуха спрашивает: - Служивый! Когда ж топор будем есть? - Да, вишь, он не уварился,- отвечал солдат,- где-нибудь на дороге доварю да позавтракаю! Тотчас припрятал топор в ранец, распростился с хозяйкою и пошёл в иную деревню. Вот так-то солдат и каши поел и топор унёс!
Жили Ванька двоима с матерью. Житьишко было само последно. Ни послать, ни окутацца и в рот положить нечего. Однако Ванька кажной месяц ходил в город за пенсией. Всего получал одну копейку. Идет оногды с этими деньгами, видит - мужик собаку давит: - Мужичок, вы пошто шшенка мучите? - А твое како дело? Убью вот, телячьих котлетов наделаю. - Продай мне собачку. За копейку сторговались. Привел домой: - Мама, я шшеночка купил. - Што ты, дураково поле?! Сами до короба дожили, а он собаку покупат! Через месяц Ванька пенсии две копейки получил. Идет домой, а мужик кошку давит. - Мужичок, вы пошто опять животину тираните? - А тебе-то како дело? Убью вот, в ресторант унесу. - Продай мне. Сторговались за две копейки. Домой явился: - Мама, я котейка купил. Мать ругалась, до вечера гудела. Опять приходит время за получкой идти. Вышла копейка прибавки. Идет, а мужик змею давит. - Мужичок, што это вы все с животными балуете? - Вот змея давим. Купи? Мужик отдал змея за три копейки. Даже в бумагу завернул. Змея и провещилась человеческим голосом: - Ваня, ты не спокаиссе, што меня выкупил. Я не проста змея, а змея Скарапея. Ванька с ей поздоровался. Домой заходит: - Мама, я змея купил. Матка язык с перепугу заронила. На стол забежала. Только руками трясет. А змея затенулась под печку и говорит: - Ваня, я этта буду помешшатьсе, покамес хороша квартира не отделана. Вот и стали жить. Собака бела да кошка сера, Ванька с мамой да змея Скарапея. Мать этой Скарапеи не залюбила. К обеду не зовет, по отчеству не величат, имени не спрашиват, а выйдет змея на крылечке посидеть, дак матка Ванькина ей на хвост кажной раз наступит. Скарапея не хочет здеся жить: - Ваня, меня твоя мама очень обижат. Веди меня к моему папы! Змея по дороги - и Ванька за ей. Змея в лес - и Ванька в лес. Ночь сделалась. В темной дебри стала перед има высока стена городова с воротами. Змея говорит: - Ваня, я змеиного царя дочерь. Возьмем извошыка, поедем во дворец. Ко крыльцу подкатили, стража честь отдает, а Скарапея наказыват: - Ваня, станет тебе мой папа деньги наваливать, ты ни копейки не беря. Проси кольцо одно - золотно, волшебно. Змеиной папа не знат, как Ваньку принеть, куда посадить. - По-настояшшему, - говорит, - вас, молодой человек, нать бы на моей дочери женить, только у нас есь кавалер сговоренной. А мы вас деньгами отдарим. Наш Иванко ничего не берет. Одно поминат кольцо волшебно. Кольцо выдали, рассказали, как с им быть. Ванька пришел домой. Ночью переменил кольцо в пальца на палец. Выскочило три молодца: - Што, новой хозеин, нать? - Анбар муки нать, сахару-да насыпьте, масла-да... Утром мати корки мочит водой да сосет, а сын говорит: - Мама, што печка не затоплена? Почему тесто не окатываш? До ночи я буду пирогов-то ждать? - Пирого-ов? Да у нас год муки не бывало. Очнись! - Мама, обуй-ко глаза-те да поди в анбар! Матка в анбар двери размахнула, да так головой в муку и ульнула. - Ваня, откуда? Пирогов напекли, наелись, в город муки продали, Ванька купил себе пинжак с корманами, а матера платье модно с шлейфом, шляпу в цветах и в перьях и зонтик. Ах, они наредны заходили: собачку белу да кошку Машку коклетами кормят. Опять Ванька и говорит: - Ты што, мамка, думаш, я дома буду сидеть да углы подпирать?... Поди, сватай за меня царску дочерь. - Брось пустеки говорить. Разве отдадут из царского дворца в эдаку избушку?! - Иди сватай, не толкуй дале. Ну, Ванькина матерь в модно платье средилась, шляпу широкоперу наложила и побрела за реку, ко дворцу. В палату зашла, на шляпы кажной цветок трясется. Царь с царицей чай пьют сидят. Тут и дочь-невеста придано себе трахмалит да гладит. Наша сватья стала середи избы под матицу: - Здрасте, ваше велико, господин анператор. У вас товар, у нас купец. Не отдаите ли вашу дочерь за нашего сына взамуж? - И кто такой ваш жених? Каких он родов, каких городов и какого отца сын? Мать на ответ: - Роду кресьенского, города вашего, по отечесьву Егорович. Царица даже чай в колени пролила: - Што ты, сватья, одичала?! Мы в жонихах, как в сору каком, роемся-выбираем, дак подет ли наша девка за мужика взамуж? Пускай вот от нашего дворца да до вашего крыльца мост будет хрустальной. По такому мосту приедем женихово житье смотреть. Матка домой вернулась невесела: собаку да кошку на улицу выкинула. Сына ругат: - Послушала дурака, сама дура стала. Эстолько страму схватила... - На! Неужели не согласны? - Обрадовались... Только задачку маленьку задали. Пусть, говорят, от царского дворца да до женихова крыльца мост будет хрустальной, тогда придут жанихово житье смотреть. - Мамка, это не служба, а службишка. Служба вся впереди. Ночью Иванко переменил кольцо с пальца на палец. Выскочило три молодца: - Што, новой хозеин, нать?! - Нать, штобы наша избушка овернулась как бы королевскими палатами. А от нашего крыльца до царского дворца мост хрустальной и по мосту машина ходит самосильно. Того разу, со полуночи за рекой стук пошел, работа, строительство. Царь да царица спросонья слышат, ругаются: - Халера бы их взела с ихной непрерывкой... То субботник, то воскресник, то ночесь работа... А Ванькина семья с вчера спать валилась в избушке: мамка на печки, собака под печкой, Ванька на лавки, кошка на шешки. А утром прохватились... На! што случилось!... Лежат на золоченных кроватях, кошечка да собачка ново помешшенье нюхают. Ванька с мамкой тоже пошли своего дворца смотрять. Везде зерькала, занавесы, мебель магазинна, стены стеклянны. День, а ланпы горят... Толь богато! На крыльцо выгуляли, даже глаза зашшурили. От ихного крыльца до царского дворца мост хрустальной, как колечко светит. По мосту машинка сама о себе ходит. - Ну, мама, - Ванька говорит, - оболокись помодне да поди зови анператора этого дива гледеть. А я, как жаних, на машинки подкачу. Мама сарафанишко сдернула, барыной наредилась, шлейф распустила, зонтик отворила, ступила на мост, ей созади ветерок попутной дунул, - она так на четвереньках к царскому крыльцу и съехала. Царь да царица чай пьют. Мамка заходит резво, глядит весело: - Здрасте. Чай да сахар! Вчерась была у вас со сватеньем. Вы загадочку задали: мос состряпать. Дак пожалуйте работу принимать. Царь к окошку, глазам не врит: - Мост?! Усохни моя душенька, мост!... По комнаты забегал: - Карону суда! Пальте суда! Пойду пошшупаю, может, ише оптической омман здренья. Выкатил на улицу. Мост руками хлопат, перила шатат... А тут ново диво. По мосту машина бежит сухопутно, дым идет и музыка играет. Из каюты Ванька выпал и к анператору с поклоном: - Ваше высоко, дозвольте вас и супругу вашу все покорнейше просить прогуляться на данной машинке. Открыть движение, так сказать... Царь не знат, што делать: - Хы-хы! Я-то бы ничего, да жона-то как? Царица руками-ногами машет: - Не поеду! Стрась эка! Сронят в реку, дак што хорошего?! Тут вся свита зауговаривала: - Ваше величие, нать проехаться, пример показать. А то перед Европами будет канфуз! Рада бы курица не шла, да за крыло волокут. Царь да царица вставились в каютку. Свита на запятках. Машина сосвистела, звонок созвонил, музыка заиграла, покатились, значит. Царя да царицу той же минутой укачало - они блевать приправились. Которы пароходы под мостом шли с народом, все облеваны сделались. К шшасью, середи моста остановка. Тут буфет, прохладительны напитки. Царя да царицу из каюты вынели, слуги поддавалами машут, их в действо приводят. Ванька с подносом кланяится. Они, бажоны, никаких слов не примают: - Ох, тошнехонько... Ох, укачало... Ух, растресло, растрепало... Молодой человек, мы на все согласны! Бери девку. Только вези нас обратно. Домой поворачивай. Свадьбу средили хорошу. Пироги из печек летят, вино из бочек льется. Двадцать генералов на этой свадьбы с вина сгорело. Троих сеноторов в драки убили. Все торжесво было в газетах описано. Молодых к Ваньке в дом свезли. А только этой царевны Ванька не надо был. У ей в заграницы хахаль был готовой. Теперь и заприпадала к Ваньки: - Супруг любезной, ну откуда у тебя взелось эдако богасьво? Красавчик мой, скажи! Скажи да скажи и боле никаких данных. Ванька не устоял против этой ласкоты, взял да и россказал. Как только он заспал, захрапел, царевна сташшила у его с перста кольцо и себе с пальца на палец переменила. Выскочило три молодца: - Што, нова хозейка, нать!... - Возьмите меня в этих хоромах, да и с мостом и поставьте среди городу Парижу, где мой миленькой живет. Одночасно эту подлу женщину с домом да и с хрустальным мостом в Париж унесло, а Ванька с мамкой, с собакой да с кошкой в прежной избушке оказались. Только Иванко и жонат бывал, только Егорович с жоной сыпал! Все четверо сидят да плачут. А царь собрался после обеда к молодым в гости идти, а моста-то и нету, и дому нету. Конешно, обиделся, и Ваньку посадили в казематку, в темну. Мамка, да кошечка, да собачка христа-ради забегали. Под одным окошечком выпросят, под другим съедят. Так пожили, помаялись, эта кошка Машка и говорит собаке: - Вот што, Белой, сам себе на радось нихто не живет. Из-за чего мы бьемся? Давай, побежим до города Парижа к той бляди Ванькино кольцо добывать. Собачка бела да кошка сера кусочков насушили и в дорогу переправились через реку быстру и побрели лесами темныма, пошли полями чистыма, полезли горами высокима. Сказывать скоро, а идти долго. Вот и город Париж. Ванькин дом искать не долго. Стоит середи города и мост хрустальной, как колечко. Собака у ворот спреталась, а кошка зацарапалась в спальну. Ведь устройство знакомо. Ванькина молодуха со своим прихохотьем на кровати лежит и волшебно кольцо в губах держит. Кошка поймала мыша и свистнула царевны в губы. Царевна заплевалась, кольцо выронила. Кошка кольцо схватила да в окно да по крышам, по заборам вон из города! Бежат с собачкой домой, радехоньки. Не спят, не едят, торопятся. Горы высоки перелезли, чисты поля перебежали, через часты дебри перебрались. Перед има река быстра, за рекой свой город. Лодки не привелось - как попасть? Собака не долго думат: - Слушай, Маха, я вить плаваю хорошо, дак ты с кольцом-то седь ко мне на спину, живехонько тебя на ту сторону перепяхну. Кошка говорит: - Кабы ты не собака, дак министр бы была. Ум у тебя осударсьвенной. - Ладно, бери кольцо в зубы да молчи. Ну, поехали! Пловут. Собака руками, ногами хлопат, хвостом правит, кошка у ей на загривки сидит, кольцо в зубах крепит. Вот и середка реки. Собака отдувается: - Ты, Маха, молчи, не говори, не утопи кольца-то! Кошка ответить некак, рот занет... Берег недалеко. Собака опеть: - Ведь, ежели хоть одно слово скажешь, дак все пропало. Не вырони кольца! Кошка и бякнула: - Да не уроню! Колечко в воду и булькнуло... Вот они на берег выбрались, ревут, ругаются. Собака шумит: - Зазуба ты наговориста! Кошка ты! Болтуха ты проклята! Кошка не отстават: - Последня тварь - собака! Собака и по писанию погана... Кабы не твои разговоры, у меня бы за сто рублей слова не купить! А в сторонки мужики рыбину только што сетью выловили. Стали черевить да солить и говорят: - Вон где кошка да собака, верно, с голоду ревут. Нать им хоть рыбины черева дать. Кошка с собакой рыбьи внутренности стали ись да свое кольцо и нашли... Дак уж, андели! От радости мало не убились. Вижжат, катаются по берегу. Нарадовавшись, потрепали в город. Собака домой, а кошка к тюрьмы. По тюремной ограды на виду ходит, хвос кверху! Курняукнула бы, да кольцо в зубах. А Ванька ей из окна и увидел. Начал кыскать: - Кыс-кыс-кыс!! Машка по трубы до Ванькиной казематки доцапалась, на плечо ему скочила, кольцо подает. Уж как бедной Ванька зарадовался. Как андела, кота того принял. Потом кольцо с пальца на палец переменил. Выскочили три молодца: - Што, новой хозеин, нать?! - Нать мой дом стеклянной и мост хрустальной на старо место поставить. И штобы я во своей горницы взелся. Так все и стало. Дом стеклянной и мост хрустальной поднело и на Русь поташшило. Та царевна со своим дружишком в каком-то месте неокуратно выпали и просели в болото. А Ванька с мамкой, собака бела да кошка сера стали помешшаться во своем доме. И хрустальной мост отворотили от царского крыльца и перевели на деревню. Из деревни Ванька и взял себе жону, хорошу девушку.
Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришел к нему медведь: —Мужик, я тебя сломаю. —Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, а тебе отдам вершки. —Быть так, — сказал медведь. — А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди. Сказал и ушел в дуброву. Репа выросла крупная. Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает: —Мужик, давай репу делить, мою долю подавай. —Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки. Отдал мужик медведю всю ботву. А репу наклал на воз и повез в город продавать. Навстречу ему медведь: —Мужик, куда ты едешь? —Еду, медведюшка, в город корешки продавать. —Дай-ка попробовать — каков корешок? Мужик дал ему репу. Медведь как съел: —А-а! — заревел. — Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю. На другой год мужик посеял на том месте рожь. Приехал жать, а уж медведь его дожидается: —Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю. Мужик говорит: —Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я себе возьму хоть вершки. Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увез домой. Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог. Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.
В некотором царстве жил-был купец. Двенадцать лет жил он в супружестве и прижил только одну дочь, Василису Прекрасную. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала: Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги ее всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью. - Затем мать поцеловала дочку и померла.
После смерти жены купец потужил, как следовало, а потом стал думать, как бы опять жениться. Он был человек хороший; за невестами дело не стало, но больше всех по нраву пришлась ему одна вдовушка. Она была уже в летах, имела своих двух дочерей, почти однолеток Василисе, - стало быть, и хозяйка и мать опытная. Купец женился на вдовушке, но обманулся и не нашел в ней доброй матери для своей Василисы. Василиса была первая на все село красавица; мачеха и сестры завидовали ее красоте, мучили ее всевозможными работами, чтоб она от трудов похудела, а от ветру и солнца почернела; совсем житья не было! Василиса все переносила безропотно и с каждым днем все хорошела и полнела, а между тем мачеха с дочками своими худела и дурнела от злости, несмотря на то, что они всегда сидели сложа руки, как барыни. Как же это так делалось? Василисе помогала ее куколка. Без этого где бы девочке сладить со всею работою! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как все улягутся, она запрется в чуланчике, где жила, и потчевает ее, приговаривая: На, куколка, покушай, моего горя послушай! Живу я в доме у батюшки, не вижу себе никакой радости; злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть и жить и что делать? - Куколка покушает, да потом и дает ей советы и утешает в горе, а наутро всякую работу справляет за Василису; та только отдыхает в холодочке да рвет цветочки, а у нее уж и гряды выполоты, и капуста полита, и вода наношена, и печь вытоплена. Куколка еще укажет Василисе и травку от загару. Хорошо было жить ей с куколкой. Прошло несколько лет; Василиса выросла и стала невестой. Все женихи в городе присватываются к Василисе; на мачехиных дочерей никто и не посмотрит. Мачеха злится пуще прежнего и всем женихам отвечает: Не выдам меньшой прежде старших!, а проводя женихов, побоями вымещает зло на Василисе.
Вот однажды купцу понадобилось уехать из дому на долгое время по торговым делам. Мачеха и перешла на житье в другой дом, а возле этого дома был дремучий лес, а в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила баба-яга: никого она к себе не подпускала и ела людей, как цыплят. Перебравшись на новоселье, купчиха то и дело посылала за чем-нибудь в лес ненавистную ей Василису, но эта завсегда возвращалась домой благополучно: куколка указывала ей дорогу и не подпускала к избушке бабы-яги. Пришла осень. Мачеха раздала всем трем девушкам вечерние работы: одну заставила кружева плести, другую чулки вязать, а Василису прясть, и всем по урокам. Погасила огонь во всем доме, оставила одну свечку там, где работали девушки, и сама легла спать. Девушки работали. Вот нагорело на свечке, одна из мачехиных дочерей взяла щипцы, чтоб поправить светильню, да вместо того, по приказу матери, как будто нечаянно и потушила свечку. Что теперь нам делать? - говорили девушки. - Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнем к бабе-яге! - Мне от булавок светло! - сказала та, что плела кружево. - Я не пойду. - И я не пойду, - сказала та, что вязала чулок. - Мне от спиц светло! - Тебе за огнем идти, - закричали обе. - Ступай к бабе-яге! - и вытолкали Василису из горницы. Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала: На, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнем к бабе-яге; баба-яга съест меня! - Куколка поела, и глаза ее заблестели, как две свечки. Не бойся, Василисушка! - сказала она. - Ступай, куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не станется с тобой у бабы-яги. - Василиса собралась, положила куколку свою в карман и, перекрестившись, пошла в дремучий лес.
Идет она и дрожит. Вдруг скачет мимо ее всадник: сам белый, одет в белом, конь под ним белый, и сбруя на коне белая, - на дворе стало рассветать. Идет она дальше, как скачет другой всадник: сам красный, одет в красном и на красном коне, - стало всходить солнце. Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка яги-бабы; забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские, с глазами; вместо верей у ворот - ноги человечьи, вместо запоров - руки, вместо замка - рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса и стала как вкопанная. Вдруг едет опять всадник: сам черный, одет во всем черном и на черном коне; подскакал к воротам бабы-яги и исчез, как сквозь землю провалился, - настала ночь. Но темнота продолжалась недолго: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на всей поляне стало светло, как середи дня. Василиса дрожала со страху, но, не зная куда бежать, оставалась на месте. Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели; выехала из лесу баба-яга - в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает. Подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала: Фу-фу! Русским духом пахнет! Кто здесь? - Василиса подошла к старухе со страхом и, низко поклонясь, сказала: Это я, бабушка! Мачехины дочери прислали меня за огнем к тебе. - Хорошо, - сказала яга-баба, - знаю я их, поживи ты наперед да поработай у меня, тогда и дам тебе огня; а коли нет, так я тебя съем! - Потом обратилась к воротам и вскрикнула: Эй, запоры мои крепкие, отомкнитесь; ворота мои широкие, отворитесь! - Ворота отворились, и баба-яга въехала, посвистывая, за нею вошла Василиса, а потом опять все заперлось.
Войдя в горницу, баба-яга растянулась и говорит Василисе: Подавай-ка сюда, что там есть в печи: я есть хочу. - Василиса зажгла лучину от тех черепов, что на заборе, и начала таскать из печки да подавать яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять; из погреба принесла она квасу, меду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха; Василисе оставила только щец немножко, краюшку хлеба да кусочек поросятины. Стала яга-баба спать ложиться и говорит: Когда завтра я уеду, ты смотри - двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь, да пойди в закром, возьми четверть пшеницы и очисть ее от чернушки. Да чтоб все было сделано, а не то - съем тебя! После такого наказу баба-яга захрапела; а Василиса поставила старухины объедки перед куклою, залилась слезами и говорила: На, куколка, покушай, моего горя послушай! Тяжелую дала мне яга-баба работу и грозится съесть меня, коли всего не исполню; помоги мне! Кукла ответила: Не бойся, Василиса Прекрасная! Поужинай, помолися да спать ложися; утро мудреней вечера! - Ранешенько проснулась Василиса, а баба-яга уже встала, выглянула в окно: у черепов глаза потухают; вот мелькнул белый всадник - и совсем рассвело. Баба-яга вышла на двор, свистнула - перед ней явилась ступа с пестом и помелом. Промелькнул красный всадник - взошло солнце. Баба-яга села в ступу и выехала со двора, пестом погоняет, помелом след заметает. Осталась Василиса одна, осмотрела дом бабы-яги, подивилась изобилью во всем и остановилась в раздумье: за какую работу ей прежде всего приняться. Глядит, а вся работа уже сделана; куколка выбирала из пшеницы последние зерна чернушки. Ах, ты, избавительница моя! - сказала Василиса куколке. - Ты от беды меня спасла. - Тебе осталось только обед состряпать, - отвечала куколка, влезая в карман Василисы. - Состряпай с богом, да и отдыхай на здоровье! - К вечеру Василиса собрала на стол и ждет бабу-ягу. Начало смеркаться, мелькнул за воротами черный всадник - и совсем стемнело; только светились глаза у черепов. Затрещали деревья, захрустели листья - едет баба-яга. Василиса встретила ее. - Все ли сделано? - спрашивает яга. - Изволь посмотреть сама, бабушка! - молвила Василиса. Баба-яга все осмотрела, подосадовала, что не за что рассердиться, и сказала: Ну, хорошо! - Потом крикнула: Верные мои слуги, сердечные други, смелите мою пшеницу! - Явились три пары рук, схватили пшеницу и унесли вон из глаз. Баба-яга наелась, стала ложиться спать и опять дала приказ Василисе: Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли по зернышку, вишь, кто-то по злобе земли в него намешал! - Сказала старуха, повернулась к стене и захрапела, а Василиса принялась кормить свою куколку. Куколка поела и сказала ей по-вчерашнему: Молись богу да ложись спать; утро вечера мудренее, все будет сделано, Василисушка!
Наутро баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас исправили. Старуха воротилась, оглядела все и крикнула: Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из маку масло! - Явились три пары рук, схватили мак и унесли из глаз. Баба-яга села обедать; она ест, а Василиса стоит молча. -Что ж ты ничего не говоришь со мною? - сказала баба-яга. - Стоишь как немая! - Не смела, - отвечала Василиса, - а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем. - Спрашивай; только не всякий вопрос к добру ведет: много будешь знать, скоро состареешься! - Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой? - Это день мой ясный, - отвечала баба-яга. - Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой? - Это мое солнышко красное! - отвечала баба-яга. - А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка? - Это ночь моя темная - всё мои слуги верные! Василиса вспомнила о трех парах рук и молчала. Что ж ты еще не спрашиваешь? - молвила баба-яга. - Будет с меня и этого; сама ж ты, бабушка, сказала, что много узнаешь - состареешься. - Хорошо, - сказала баба-яга, - что ты спрашиваешь только о том, что видала за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, и слишком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе? - Мне помогает благословение моей матери, - отвечала Василиса. Так вот что! Убирайся же ты от меня, благословенная дочка! Не нужно мне благословенных. - Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота, сняла с забора один череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей и сказала: Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его; они ведь за этим тебя сюда и прислали. Бегом пустилась домой Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра, и, наконец, к вечеру другого дня добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела было бросить череп. - Верно, дома, - думает себе, - уж больше в огне не нуждаются. - Но вдруг послышался глухой голос из черепа: Не бросай меня, неси к мачехе! - Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили ее ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей - тот погасал, как только входили с ним в горницу. - Авось твой огонь будет держаться! - сказала мачеха. Внесли череп в горницу; а глаза из черепа так и глядят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся - глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь; одной Василисы не тронуло.
Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке; живет себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке: Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи, купи мне льну самого лучшего; я хоть прясть буду. - Старушка купила льну хорошего; Василиса села за дело, работа так и горит у нее, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много; пора бы и за тканье приниматься, да таких берд не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу; никто не берется и сделать-то. Василиса стала просить свою куколку, та и говорит: Принеси-ка мне какое-нибудь старое бердо, да старый челнок, да лошадиной гривы; я все тебе смастерю. - Василиса добыла все, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Весною полотно выбелили, и Василиса говорит старухе: Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе. - Старуха взглянула на товар и ахнула: Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому; понесу во дворец.
Пошла старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает. Царь увидал и спросил: Что тебе, старушка, надобно? - Ваше царское величество, - отвечает старуха, - я принесла диковинный товар; никому, окроме тебя, показать не хочу. - Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно - вздивовался. - Что хочешь за него? - спросил царь. - Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла. - Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками. Стали царю из того полотна сорочки шить; вскроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их работать. Долго искали; наконец царь позвал старуху и сказал: Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить. - Не я, государь, пряла и соткала полотно, - сказала старуха, - это работа приемыша моего - девушки. - Ну так пусть и сошьет она! - Воротилась старушка домой и рассказала обо всем Василисе. - Я знала, - говорит ей Василиса, - что эта работа моих рук не минует. - Заперлась в свою горницу, принялась за работу; шила она не покладываючи рук, и скоро дюжина сорочек была готова.
Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждет, что будет. Видит: на двор к старухе идет царский слуга; вошел в горницу и говорит: Царь-государь хочет видеть искусницу, что работала ему сорочки, и наградить ее из своих царских рук. - Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в нее без памяти. - Нет, - говорит он, - красавица моя! Не расстанусь я с тобою; ты будешь моей женою. Тут взял царь Василису за белые руки, посадил ее подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался об ее судьбе и остался жить при дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.
Жил-был мужик; у него было три сына. Пошёл старший сын в батраки наниматься; пришёл в город и нанялся к купцу; а тот купец очень был скуп и суров! Только одну речь и держал: «Как запоёт петух, так и вставай, батрак, да принимайся за работу». Трудно, тяжело показалось парню; прожил он с неделю и воротился домой.
Пошёл средний сын, прожил у купца с неделю, не выдержал и взял расчёт. «Батюшка,— говорит младший сын,— позволь, я пойду в батраки к купцу».— «Куда тебе, дураку! Знал бы сидел на печи! Получше тебя ходили, да ни с чем возвращались».— «Ну, как хочешь, а я пойду!» Сказал и пошёл к купцу: «Здравствуй, купец!» — «Здравствуй, молодец! Что хорошего скажешь?» — «Найми меня в батраки».— «Изволь; только у меня, брат, как петух запоёт, так и ступай на работу на весь день».— «Знамо дело: нанялся, как продался!» — «А что возьмёшь?» — «Да что с тебя взять? Год проживу — тебе щелчок да купчихе щипок; больше ничего не надо».— «Ладно, молодец! — отвечает хозяин, а сам думает: — Экая благодать! Вот когда дёшево нанял, так дёшево!»
Вечером батрак изловчился, поймал петуха, завернул ему голову под крыло и завалился спать. Уж полночь давно прошла, дело к утру идёт; пора бы батрака будить, да петух не поёт! Поднялось солнышко на небо — батрак и сам проснулся: «Ну, хозяин, давай завтракать, время работать идти». Позавтракал и проработал день до вечера; в сумерки опять изловил петуха, завернул ему голову под крыло и завалился спать до утра. На третью ночь опять то же.
Дался диву купец: что за притча такая с петухом — совсем перестал горло драть! «Пойду-ка я,— думает,— на деревню, поищу иного петуха». Пошёл купец петуха искать и батрака с собой взял. Вот идут они дорогою, а навстречу им четверо мужиков быка ведут, да бык же большой да злющий! Еле-еле на верёвках удерживают! «Куда, братцы?» — спрашивает батрак. «Да быка на бойню ведём».— «Эх вы! Четверо быка ведёте, а тут и одному делать нечего!» Подошёл к быку, дал ему в лоб щелчок и убил до смерти; после ухватил щипком за шкуру — вся шкура долой! Купец увидел, каковы у батрака щелчки да щипки, пригорюнился; совсем забыл о петухе, вернулся домой и стал с купчихой совет держать, как им беду-горе избежать. «А вот что,— говорит купчиха,— пошлём-ка мы батрака поздно вечером в лес, скажем, что корова из стада не пришла; пускай его лютые звери съедят!» — «Ладно!» Дождались вечера, поужинали; вышла купчиха во двор, постояла у крылечка, входит в избу и говорит батраку: «Что ж ты коров в сарай не загнал? Ведь одной-то, комолой, нету!» — «Да, кажется, они все были...» — «То-то все! Ступай скорей в лес да поищи хорошенько!»
Батрак оделся, взял дубинку и побрёл в дремучий лес; сколько ни ходил по лесу — не видать ни одной коровы; стал присматриваться да приглядываться — лежит медведь в берлоге, а батрак думает: то корова. «Эхма, куда затесалась, проклятая! А я тебя всю ночь ищу». И давай осаживать медведя дубинкою; зверь бросился наутёк, а батрак ухватил его за шею, приволок домой и кричит: «Отворяй ворота, принимай живота!» Пустил медведя в сарай и запер вместе с коровами. Медведь принялся коров душить да ломать; за ночь всех до одной так и порешил. Наутро говорит батрак купцу с купчихою: «Ведь корову-то я нашёл».— «Пойдём, жена, посмотрим, какую корову он нашёл в лесу?» Пошли в сарай, отворили двери, глядь: коровы задушены, а в углу медведь сидит. «Что ты, дурак, наделал? Зачем медведя в сарай притащил? Он всех коров у нас порешил!» — «Постой же,— говорит батрак,— не миновать ему за то смерти!» Кинулся в сарай, дал медведю щелчок — из него и дух вон! «Плохо дело,— думает купец,— лютые звери ему нипочём. Разве один чёрт с ним сладит! Поезжай,— говорит батраку,— на чёртову мельницу да сослужи мне службу великую: собери с нечистых деньги; в долг у меня забрали, а отдавать не отдают!» — «Изволь,— отвечает батрак,— почему не сослужить такой безделицы?»
Запряг лошадь в телегу и поехал на чёртову мельницу; приехал, сел на плотине и стал верёвку вить. Вдруг выпрыгнул из воды бес: «Батрак! Что ты делаешь?» — «Чай , сам видишь: верёвку вью».— «На что тебе верёвка?» — «Хочу вас, чертей, таскать да на солнышке сушить; а то вы, окаянные, совсем перемокли!» — «Что ты, что ты, батрак! Мы тебе ничего плохого не сделали».— «А зачем моему хозяину долги не платите? Занимать умели!» — «Постой немножко, я пойду спрошу старшого »,— сказал чёрт и нырнул в воду. Батрак сейчас за лопату, вырыл глубокую яму, прикрыл её сверху хворостом, посередине свой шлык уставил, а в шлыке-то загодя дыру прорезал. Чёрт выскочил и говорит батраку: «Старшой спрашивает: как же будешь ты чертей таскать? Ведь наши омуты бездонные».— «Великая важность! У меня на то есть верёвка такая: сколько хочешь меряй, всё конца не доберёшься».— «Ну-ка, покажи!» Батрак связал оба конца своей верёвки и подал чёрту; уж тот мерил-мерил, мерил-мерил — всё конца нету. «А много ль долгов платить?» — «Да вот насыпь этот шлык серебром, как раз будет». Чёрт нырнул в воду, рассказал про всё старшому; жаль стало старому с деньгами расставаться, а делать нечего, пришлось раскошеливаться. Насыпал батрак полный воз серебра и привёз к купцу. «Вот она, беда-то! И чёрт его не берёт!»
Стал купец с купчихой уговариваться бежать из дому; купчиха напекла пирогов да хлебов, наклала два мешка и легла отдохнуть, чтоб к ночи с силами собраться да от батрака уйти. А батрак вывалил из мешков пироги и хлебы да вместо них в один положил жернова, а в другой сам залез; сидит — не ворохнётся и дыхание притаил! Ночью разбудил купец купчиху, взвалили себе по мешку на плечи и побежали со двора. А батрак из мешка подаёт голос: «Эй, хозяин с хозяйкою! Погодите, меня с собой возьмите».— «Узнал, проклятый! Гонит за нами»,— говорят купец с купчихою и побежали ещё быстрее; очень уморились! Увидал купец озеро, остановился, сбросил мешок с плеч. «Отдохнем,— говорит,— хоть немножко!» А батрак отзывается: «Тише бросай, хозяин! Все бока переломаешь».— «Ах, батрак, да ты здесь!» — «Здесь!» Ну, хорошо; решились заночевать на берегу и легли все рядышком. «Смотри, жена,— говорит купец,— как только заснёт батрак, мы его бросим в воду». Батрак не спит, ворочается, с боку на бок переваливается. Купец да купчиха ждали-ждали и уснули; батрак тотчас снял с себя тулуп да шапку, надел на купчиху, а сам нарядился в её шубейку и будит хозяина: «Вставай, бросим батрака в озеро!» Купец встал; подхватили они вдвоём сонную купчиху и кинули в воду. «Что ты, хозяин, сделал? — закричал батрак.— За что утопил купчиху?» Делать нечего купцу, воротился домой с батраком; а батрак прослужил у него целый год да дал ему щелчок в лоб — только и жил купец! Батрак взял себе его имение и стал себе жить-поживать, добра припасать, беду избывать.
